Снова быть нужной

Людмила Сергеевна проснулась от того, что... кто-то трогал её за плечо. Так осторожно, словно боясь спугнуть. Она открыла глаза и... ах, Машенька. Девочка стояла у кровати — восемь лет, пижама с какими-то единорогами, и этот зайчик... потрёпанный такой, плюшевый, прижат к груди, будто самое дорогое на свете.

— Тётя Люда, можно я с вами посплю? Мне страшно.

Три месяца прошло с похорон. Три месяца, как в размеренную жизнь Людмилы ворвался этот маленький вихрь с огромными карими глазами покойной Наташи — её племянницы. Автокатастрофа забрала и Наташу, и её мужа в один миг, оставив Машеньку круглой сиротой. Других родственников не нашлось, осталась только она, Людмила, двоюродная бабушка девочки.

— Конечно, солнышко, иди сюда, — Людмила приподняла одеяло, впуская девочку в тёплое гнёздышко своей постели.

Машенька забралась под одеяло и прижалась к ней спиной. Людмила обняла худенькие плечики, вдохнула запах детского шампуня — и вдруг почувствовала, как что-то давно забытое шевельнулось в груди. Так же когда-то прижимались к ней её дети: Андрюша, Светка, младшенький Павлик.

Только это было так давно, что казалось… в другой жизни.

Утром, готовя завтрак, Людмила поймала себя на том, что напевает. Машенька сидела за столом, болтая ногами, и старательно выводила в тетради палочки и крючочки.

— Тётя Люда, а почему у вас на холодильнике столько магнитиков?

— Это из путешествий, — улыбнулась Людмила, переворачивая блинчик. — Вот этот из Сочи, этот из Питера, а вон тот жёлтый — из Праги, мы с дедом Колей туда на годовщину свадьбы ездили.

— А дед Коля где? — невинно спросила девочка.

Людмила помолчала, наливая тесто на сковородку.

— Дед Коля умер два года назад, милая. Он болел.

— Мама с папой тоже болели?

— Нет, солнышко. Дед Коля болел долго, а твои родители... — она запнулась, подбирая слова, — они не болели. С ними случилась беда.

Машенька кивнула и снова уткнулась в тетрадь. Людмила удивлялась — ребёнок почти не плакал. Только по ночам приходил в её комнату и молча забирался под одеяло.

В школе сказали, что девочка замкнулась, мало общается с детьми. Психолог советовала набраться терпения, мол, травма должна прожиться. Людмила кивала, а сама думала: откуда ей - то взять силы в пятьдесят восемь?

Она уже и забыла, как это бывает: проверять уроки, водить по кружкам, сидеть на родительских собраниях. Её собственные дети давно выросли. Андрей стал успешным программистом, звонит раз в месяц. Светлана живёт в Москве, занята карьерой в банке, детей заводить не спешит. Павел остаётся вечным студентом: то одно образование получает, то другое, недавно увлёкся буддизмом и уехал в Индию искать себя.

Дом опустел. После смерти Коли Людмила думала, что теперь ей остаётся только доживать. Работа, потом дом, потом дача, и снова работа, дом, дача. Размеренно, спокойно, одиноко.

И вдруг… Машенька.

Первый месяц был самым трудным. Девочка дома почти не плакала, но и не разговаривала. Ела через силу, в школу шла как на каторгу. Людмила не знала, как к ней подступиться. Все её материнские навыки словно заржавели за годы неиспользования.

Прорыв случился неожиданно, через полтора месяца после того, как Машенька переехала к ней. Людмила перебирала старые фотоальбомы, хотела показать Машеньке снимки её мамы в детстве. Девочка сидела рядом, листала страницы.

— А это кто? — спросила она, показывая на выцветшее фото.

— Это я в твоём возрасте, — улыбнулась Людмила. — Вон какая чучело была — косички торчком, зубы передние выпали.

Машенька внимательно посмотрела на снимок, потом на Людмилу.

— Вы красивая были. И сейчас красивая.

И улыбнулась. После полутора месяцев молчания.

С того дня лёд тронулся. Машенька стала разговаривать… сначала односложно, потом всё больше. Оказалось, что она обожает рисовать, знает наизусть кучу стихов и мечтает научиться печь такие же вкусные пироги, как у тёти Люды.

— Мама не умела готовить, — призналась как-то девочка, помогая лепить пельмени. — Мы всё время пиццу заказывали или в кафе ходили. А у вас пахнет как у бабушки Вали.

Бабушка Валя была мамой Наташи, умерла пять лет назад. Людмила помнила её, да… хлебосольная, добрая женщина.

— А хочешь, научу щи готовить? — предложила Людмила.

— Хочу! И пирожки! И котлеты как вчера!

***

Людмила смотрела на раскрасневшиеся щёки девочки, на её старательно лепящие пельмени пальчики — и… чувствовала, как оттаивает душа. Она и не заметила, как задеревенело оно после смерти Коли.

А теперь был смысл. Маленькая девочка, которой нужны были не только крыша над головой и еда, но и любовь, забота, понимание.

Людмила стала вставать на час раньше, чтобы заплести Машеньке косички и приготовить особенный завтрак. Вспомнила, как важно в детстве, чтобы каша была со смешной рожицей из варенья, а бутерброд — в форме кораблика.

После работы она спешила домой, чтобы проверить уроки, почитать вместе книжку, поиграть в настольные игры.

Выходные проводили на даче или в музеях. Машенька оказалась любознательной, всем интересовалась.

— Тётя Люда, а почему небо голубое? — Тётя Люда, а киты правда поют? — Тётя Люда, а можно мне тоже цветы на окне посадить?

Людмила отвечала, объясняла, показывала. И незаметно для себя снова начала смотреть на мир глазами ребёнка: с удивлением и восторгом.

Подруги качали головами:

— Люда, ты с ума сошла! В твоём возрасте… снова уроки, кружки, родительские собрания!

— Да ладно тебе, Зин. Она же не младенец, сама себя обслуживает.

— Всё равно! Морока одна. Отдала бы в интернат или родственникам другим.

— Каким родственникам? Я у нее одна осталась.

И все же Людмила не говорила подругам главного — Машенька нужна была не только ей, Людмиле. Она сама нуждалась в этой девочке как в воздухе.

Дом снова наполнился жизнью. На кухне теперь всегда стоял детский смех, в ванной сохли рисунки, на холодильнике появились магнитики с отметками «Молодец!», «Умница!», «Так держать!».

Конечно, было трудно.

Современная школьная программа отличалась от той, по которой учились её дети. Людмила часами сидела над учебниками, разбираясь в новых методиках. Интернет осваивала, чтобы помочь с презентациями и докладами.

Были и срывы.

Однажды Машенька закатила истерику в магазине — увидела точно такую куклу, какую подарили ей родители на последний день рождения. Плакала так, что продавцы не знали куда деться. Людмила обняла её, прижала к себе и стояла так посреди торгового зала, пока девочка не выплакалась.

— Тётя Люда, я маму хочу, — всхлипывала Машенька. — Знаю, солнышко, знаю. Мама всегда с тобой, в твоей душе, помнишь?

Постепенно острая боль утраты у девочки притуплялась. Она всё чаще смеялась, завела подружек в школе, записалась в изостудию.

На родительском собрании учительница отвела Людмилу в сторонку:

— Людмила Сергеевна, я восхищаюсь вами. Маша так расцвела за эти месяцы! Видно, что ребёнок окружён любовью.

Людмила смутилась. Она не делала ничего особенного — просто любила. Но любила уже по-другому, не так, как своих детей в молодости. Тогда было много суеты, амбиций, желания вырастить их успешными и правильными. Сейчас она просто хотела, чтобы Машенька жила в радости.

Как-то вечером, когда они вместе разбирали старый шкаф, Машенька нашла коробку с ёлочными игрушками.

— Ой, какие красивые! Тётя Люда, а мы ёлку в праздники поставим? — Конечно, поставим. Большую, до потолка! — А подарки под ней будут? — Обязательно будут.

Машенька задумалась, перебирая стеклянные шары.

— Тётя Люда, а можно я вас мамой называть буду?

Людмила замерла. Внутри всё перевернулось и взмыло вверх.

— Милая моя, твоя мама всегда останется твоей мамой. Я не могу её заменить.

— Я знаю, — серьёзно кивнула девочка. — Но вы же теперь моя новая мама? Не вместо, а ещё одна?

Людмила обняла её, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы.

— Если хочешь, солнышко. Если тебе так легче.

— Мне так радостнее, — поправила Машенька.

Той ночью Людмила долго не могла уснуть. Думала о том, как странно устроена жизнь. В пятьдесят восемь, когда казалось, что всё главное уже позади, судьба подарила ей второй шанс. Шанс снова быть нужной, любимой, незаменимой.

Она вспомнила, как растила своих троих — в вечной спешке, тревоге, страхе что-то упустить, недодать. Как ругала за двойки, заставляла доедать кашу, сердилась за порванные штаны. Сколько всего упустила тогда, в погоне за идеальным материнством.

Сейчас всё было иначе.

Мудрость возраста подсказывала, что важно, а что является суетой. Двойка по математике это не конец света, исправим. Если не хочет кашу, пусть съест йогурт. Если порвала платье, то зашьём вместе, заодно научится иголку держать.

Терпения теперь было море. То, что в молодости выводило из себя, сейчас вызывало улыбку. Людмила знала: всё пройдёт, все детские беды временны. Главное это любовь, принятие, ощущение дома.

Машенька расцветала на глазах. Из замкнутой, испуганной девочки превращалась в живую, любознательную хохотушку. Рисовала портреты тёти Люды, приносила из школы грамоты, по вечерам читала вслух любимые сказки.

На день рождения Людмилы, когда ей исполнилось пятьдесят девять, Машенька подарила ей рисунок. Две фигурки там были, знаете... Держатся за руки — одна большая, другая совсем маленькая. Просто так, карандашом нарисованы, но как же... Внизу детским почерком было выведено: «Моей любимой маме Люде от дочки Маши».

Людмила повесила рисунок на холодильник, рядом с магнитиками из путешествий. Подумала, что надо будет летом съездить с Машенькой на море. Показать ей мир, научить плавать, строить песчаные замки.

Жизнь начиналась заново.

Это была не вторая молодость, нет, это было что-то гораздо более ценное. Вторая материнская весна, озарённая мудростью прожитых лет и благодарностью за нежданный подарок судьбы.

Вечером, укладывая Машеньку спать, Людмила села на край кровати.

— Сказку рассказать?

— Расскажи про то, как ты маленькая была.

— Опять? — Мне нравится. Там всё хорошо кончается.

Людмила улыбнулась и начала рассказывать. О том, как была маленькой девочкой с косичками торчком. Как росла, училась, влюблялась. Как вышла замуж, родила детей. Как жила долго и счастливо.

— А потом? — сонно спросила Машенька.

— А потом появилась ты. И всё стало ещё лучше.

— Правда? — Правда, солнышко. Честное слово.

Машенька засопела, устраиваясь поудобнее. Людмила поправила одеяло, поцеловала тёплую макушку. Постояла немного, глядя на спящую девочку.

Второе дыхание. Вот как это называется. Когда кажется, что бежать уже некуда и незачем, — и вдруг открывается новая дистанция. И силы находятся. И смысл есть. И радость — такая пронзительная, острая, благодарная радость позднего, нежданного, но оттого ещё более драгоценного материнства.